Юлия Добровольская - Голос ангела [cборник]
Изредка я принималась грустить по этому поводу — по поводу скорого расставания. Но Ленкино легкое к жизни отношение — не легкомысленное, а именно легкое, открытое — заражало и меня. Я училась принимать жизнь такой, какова она есть, и понимать, что такой я делаю ее сама, стало быть — смиряйся или меняй, только не ной. А наш последний разговор… Впрочем, вот тут–то он и завязался.
Хлопнула дверь. Я знала, что дочь со своим мужем вернулись из университета, пообедав где–нибудь в ведическом ресторане — они занимались пищей самостоятельно довольно редко. И что сегодня вечером они ужинают у нас по причине пятницы — традиция, заведенная и поддерживаемая на протяжении вот уже семи лет главой нашего семейства.
Мне понадобилась энциклопедия, и я пошла в кабинет мужа. На пороге я замерла от непонятных звуков: с интервалом в несколько секунд кто–то сдавленно вскрикивал.
Когда я сообразила, наконец, что звуки раздаются из–за стены, где расположена спальня наших детей, я страшно смутилась. Разумеется, я знала, что вот уж семь лет наша дочь… занимается… со своим законным мужем тем же, чем и все взрослые граждане… Но я никогда так вплотную не сталкивалась с этой стороной ее супружества и тем более над этим не задумывалась.
Я вообще на эту тему предпочитала не думать, даже в отношении себя. Во мне — не знаю уж откуда — гнездились пуританские комплексы, которые, впрочем, не очень меня беспокоили и вполне устраивали моего мужа.
Неимоверно расширившееся за последние полтора десятка лет информационное пространство сделало доступным то, о чем многие — в том числе и я — раньше и не подозревали. Но меня по–прежнему смущали слишком откровенные сцены в фильмах, и я по–прежнему считала, что в реальной жизни так не бывает.
И вот… Моя дочь столь бурно предается тому, чем я предпочитала заниматься не концентрируясь на этом действе, мимоходом, только в ответ на желание мужа и, уж конечно, не выказывая эмоций… Впрочем, никаких эмоций и не было.
Я застыла в дверях, хотя понимала, что нужно немедленно уйти…
Раздавшийся внезапно мужской вопль отрезвил меня.
Забыв, зачем шла, я вернулась в свою комнату и села в кресло. В ушах стояли стоны дочери и рев ее благородных кровей супруга.
Я пыталась представить себе их лица… точнее, сопоставить слышанное с образом Раджа и Ленки. У меня ничего не получалось: перед глазами вставала какая–то невразумительная картина, не имеющая ничего общего с нежным обликом одного и другой…
Раздался звонок в дверь. На пороге стояла дочь.
Ее длинные светлые волосы по обыкновению распущены, просторная майка до колен, тапки на босу ногу — моя маленькая худышка с детской грудкой, не знавшей ни одного бюстгальтера в жизни… И это хрупкое тельце десять минут тому назад было терзаемо черным громилой… пусть и принцем… пусть и красавцем…
— Ма, у тебя зеленый чай есть? У нас закончился… — Она осеклась. — Что с тобой? Ма? Я тебя разбудила?
— Нет… Чай? Да… Есть, пойдем…
От дочери, как всегда, пахло благовониями — вся их квартира пропиталась ароматными дымами Индии прекрасной… Впрочем, как и вся наша лестничная клетка.
Я протянула ей пачку чая. Она взяла ее, но продолжала озабоченно на меня смотреть.
Чтобы отвлечься, я сказала:
— Ты не простынешь?.. И вообще, может быть, неприлично ходить в таком виде перед мужем?
— Ма… ты что… да мы дома голые ходим.
— Как — голые?..
— Так. Голые.
— Совсем?
— Голее не бывает.
— Зачем?..
— Нравится.
— Что нравится? — Я искренне недоумевала.
— Нравится смотреть друг на друга.
Похоже, этот короткий диалог добавил выражению моего лица новую порцию растерянности.
Ленка рассмеялась:
— Ма! Что тебя так удивляет?
Я села за стол. Я была окончательно обескуражена.
— Ма, да что с тобой? Говори! Я не уйду, пока не скажешь, что случилось.
Как уж у меня повернулся язык…
— Я зашла в папину комнату несколько минут назад…
— Ой… — Она опустила лицо. — Мы, наверное, сильно шумели? Ну извини…
— Ну что ты! Мне просто неловко стало, вот я и…
— А вы с папой что, не шумите разве?
— Лена!..
— Ма… Я сказала что–то неприличное?
— Как ты можешь об этом так…
— Мам! Но ведь это — жизнь.
— Что значит — это жизнь? Это всего лишь маленькая часть жизни, предназначенная к тому же исключительно для продолжения рода…
Ленка раскрыла рот.
Дочь с детства была очень непосредственным ребенком. Отцовские попытки привить ей строгие манеры не оставили ни малейшего следа на Ленкиной вольной натуре. Я всегда удивлялась и немного завидовала ей — так открыто смотреть и реагировать на жизнь, на мир, на людей, не выглядя при этом «невоспитанной»… Даже напротив — в ее повадках было столько очарования, даже шарма…
Я же с детства была застегнута на все пуговицы — и буквально, и фигурально.
— Девочка должна быть аккуратной, — говорила мама, и я не смела выйти из дому с невыглаженными лентами в косе.
— Не сутулься! — шлепала она меня по лопаткам, и я держала спину в напряжении, словно аршин проглотила.
— Умей владеть своими чувствами! — И я научилась сдерживать и смех, и слезы, и все промежуточные эмоции.
Мой муж был таким же полноценным результатом строгого воспитания. В продолжение совместной жизни он довел дело, начатое нашими родителями, до совершенства. Совершенные манеры — поведения, общения. Совершенство стиля — в одежде, в оформлении жилища. Никаких излишеств. Тем более — вольностей. Все строго и отточено. Он любил отточенные фразы, жесты. Он набирался этого из книг и фильмов, реже — от окружающих: он предпочитал, чтобы окружающие перенимали у него то, что для него отточили благородные герои, признанные всем цивилизованным миром. Он вставлял отточенное ими в нашу жизнь, словно клише в форму.
— Милая, как скоро ты вернешься?.. Милая, я хотел бы предложить…
Милая — это из Папы Хэма.
Симфонические концерты мировых знаменитостей, премьеры спектаклей, о которых «говорят», вернисажи, бомонды — это из жизни цивилизованных людей.
— Мы — цивилизованные люди, — напоминал он по любому удобному поводу.
Мне не претила такая жизнь. Она была созвучна моим запросам — и этическим, и эстетическим, и прочим… Во всем должен быть порядок, логика… Так проще делать выбор между нужным и ненужным, правильным и неправильным, хорошим и плохим…
— Нет хорошего и плохого, правильного и неправильного! — говорит наша дочь. — Все относительно в этом относительном мире, каждый делает свой выбор, и каждый имеет право быть правым.
Мы не спорили с ней, хоть и не соглашались.
— Это возраст и время, — говорил муж. — Пройдет! В конце концов, и из хиппи вышло немало приличных людей. Ты согласна, милая?
Но оно не проходило, а напротив — укоренялось и развивалось.
И вот — наша дочь словно и не наша. Так далеко укатиться от яблоньки…
У нее буквально отвалилась челюсть.
— Ма, ты что… серьезно… или это в педагогических целях?
— Серьезно. Вполне.
— Подожди… еще раз… Ты серьезно думаешь, что сексом занимаются только для продолжения рода? — На ее живом лице застыла гримаса напряженного вдумчивого внимания.
Как нынче легко произносят это слово, которого до некоторых пор у нас действительно просто не было… Слова, во всяком случае.
— Н-ну… — Я чувствовала себя двоечницей, выкручивающейся из тупика на экзамене. — В основном да…
— Ты хочешь сказать, что после того, как вы с папой зачали меня, вы больше не занимались… этим?
Я представила себе возможность подобной беседы со своими собственными родителями… То есть полную невозможность чего–либо подобного.
Я взяла себя в руки — я была современной мамой.
— Ну почему же… бывает…
Ленкино лицо все еще было вытянуто по вертикали.
— Что значит — бывает? Вы хотите еще одного ребенка?
— Да нет…
— Ну и?..
— Что — ну и?..
— Значит — для удовольствия?
— Для какого удовольствия? О чем ты?!
Дочь собирала душевные и умственные силы: она закрыла глаза, поджала губы и наморщила лоб. Для пущей сосредоточенности она приложила пальцы к вискам.
Потом резко расслабилась, села прямо и сложила руки перед собой — одна на другую, как учат в первом классе.
— Мам, — начала она. — Давай поговорим как женщина с женщиной.
— Давай. — Я стала совсем смелой и совсем современной.
— Я понимаю, — сказала дочь, — твое воспитание, время, в которое ты жила… папа, наконец…
— А что — папа? — Я не поняла ее мысль.
— Что, что… Зануда, педант, сноб…
— Лена! Как ты можешь?..
— Стоп! — сказала Лена. — Не иди на поводу у стереотипов. Я констатирую факт, а не обругиваю.
